Интервью Терри Дигнана журналу "Русский язык" (продолжение)
Сегодня мы продолжаем знакомить вас с интервью эксперта Международной ассоциации Serious Fun Children’s Network, руководителя реабилитационных программ «Шередаря» Терри Дигнана. Интервью было опубликовано в журнале «Русский язык» ИД «Первое сентября» в январе этого года. Подготовили его Михаил Гардер и Софья Лахути. На некоторые вопросы интервьюера Терри помогла отвечать волонтер фонда «Шередарь» Катя Заволокина.
Часть вторая рассказывает о волонтерах, расписании, готовности меняться, о том, что может впечатлить Терри Дигнана, что должен знать учитель о своих учениках и о многом другом, что хорошо бы знать каждому из нас.
Михаил Гардер: А как вы обучаете волонтеров, что для вас главное?
Терри Дигнан: Сами они рассказали бы Вам об этом лучше, я таких вещей не замечаю во время занятий. (См.: «Дополнения к интервью Терри Дигнана: Екатерина Заволокина о работе волонтеров»)
М.Г.: Но Вы ведь хотите добиться чего-то конкретного?
Терри: Да, я стараюсь сделать две вещи: во-первых, создать команду, члены которой поддерживают друг друга, а во-вторых – воодушевить их, помочь им прочувствовать, как все это работает, и дать возможность немного попрактиковаться. Затем они, в общем-то, сразу и приступают к делу. Но думаю, это не слишком сложно, лишь бы люди были правильные – полные энтузиазма и заинтересованные. В центре всего – безопасность детей, создание безопасной окружающей среды, разработка видов деятельности, подходящих каждому конкретному ребенку. Мы занимаемся каждым ребенком как отдельной личностью и адаптируем занятия так, чтобы каждый мог участвовать. В этом и заключаются две наши главные установки.
М.Г.: Какого рода занятия у вас есть?
Терри: Мы составляем расписание на всю смену. Всех детей мы распределяем по маленьким возрастным группам. У нас есть группы от 7 до 13 лет (7-8, 9-10, 11-13), у каждой группы своя программа на всю смену. Каждый день делится на 5 частей: по два блока занятий утром и днем и одно занятие вечером, особое время для еды, тихий час после обеда, перекус между двумя утренними занятиями и двумя обеденными. Катя [Заволокина] занималась волонтерами. Во время тихого часа мы с Катей с ними встречались, а вечером в 10 часов у нас было большое общее собрание, где мы говорили о проблемах и планах на следующий день. Но очень важно продумывать занятие. Нужно знать каждого ребенка – к примеру, в последней смене один из детей был слепым. Так что надо было говорить не «делаем это», а «мы делаем это вот так». Прежде чем устроить занятие верховой езды, мы спрашиваем, как ребенок к этому относится. Так что это философия включенности, забота о том, чтобы ребенок чувствовал уважение к себе, а вот во внешнем мире, в школе, этого не бывает. Когда в классе есть ребенок с ограниченными физическими возможностями, учитель всем дает задание, а ему говорит: «тебе не нужно этого делать» или «ты не сможешь», это подрывает самооценку ребенка и его уверенность в себе. А здесь дети знают, что могут во всем поучаствовать, они чувствуют себя полностью вовлеченными в происходящее, они могут делать все, что мы делаем, и уверены, что у них все получится.
М.Г.: Терри, еще один вопрос, связанный с волонтерами. Когда 29 сентября на открытии первого домика в «Шередаре» Вас спросили, отличаются ли русские дети от детей во всем мире, Вы ответили, что дети везде одинаковые. Но потом Вы упомянули, что сомневались, наберутся ли волонтеры. Что вызвало эти сомнения?
Терри: Да, меня это очень беспокоило. Мне казалось, молодежь в России будет придерживаться более консервативных взглядов, то есть, что реабилитация не так важна, думал, они могут просто не понять, к чему это. Но потом я увидел, что был совершенно неправ, это было великолепное чувство, ведь для программы волонтеры означают жизнь или смерть, они – сердце этой программы. Я думал: можно все привезти, наладить оборудование, все собрать, но без людей, которые готовы были бы работать с детьми... А когда я посмотрел, как учится и работает первая группа волонтеров, даже с относительно скромной подготовкой, я обрел полную уверенность. Например, Катя работала в самой первой смене. У них был ребенок с множеством сложностей, и только благодаря тому, что она полностью отдавалась работе, у нее получилось разрешить большинство проблем. Это сказало мне о многом. Я был настолько ею впечатлен, что попросил ее взять ответственность и за другие виды деятельности. Тут все держится на понимании и готовности волонтеров поддерживать команду. Но если говорить о культуре, понятно, что в разных культурах разное отношение, и я не знал, как это будет в России. В Ирландии я работал со многими русскими и видел, что у пожилых людей часто иные представления о том, как следует обращаться с детьми и как они должны себя вести – что их нужно контролировать и ограничивать. Вот так же мыслили пожилые ирландцы в моем детстве. Но оказалось, что российские волонтеры современны в своих взглядах, очень образованны и очень заинтересованы в происходящем.
М.Г.: Они готовы меняться?
Терри: Готовы меняться, именно. В этом все дело, будущее таких программ – в этих молодых людях. Для меня было большой неожиданностью, что они настолько хорошо справлялись с работой, я получал от этого огромное удовлетворение. Прекрасно обустраивать все, прекрасно разрабатывать программу, прекрасно обучать другие организации, как это делать, но когда видишь все это в реальности, когда волонтеры возвращаются еще на две или три смены, желая научиться большему и применить свои знания, тогда понимаешь: «Теперь все в порядке, теперь ничего не случится».
М.Г.: Чтобы подвести итог: было что-то особое в Ваших представлениях о России или Вы просто ожидали старомодного подхода?
Терри: Я думал, что люди не будут готовы включиться, что они сочтут другие вещи более важными на этой стадии, что реабилитация не станет приоритетом.
М.Г.: Может быть, Вы опишете, в чем заключается этот устаревший подход к детям, больным раком? Вы упоминали, что родители слишком опекают детей…
Терри: Если болезнь ребенка подразумевает угрозу для жизни, родители обычно начинают его слишком опекать, они запрещают любую деятельность, которая кажется им опасной. Врачи не поощряют родителей вести себя иначе, их устраивает такая опека. Так что ребенка контролируют врачи и опекают родители, а это совершенно не помогает ему справляться со своими проблемами. Дети должны знать, что они могут делать многое, что они способны на многое.
М.Г.: То есть с медицинской точки зрения, в такой гиперопеке нет необходимости?
Терри: Необходимости нет. Мы работаем с так называемым социально-психологическим аспектом, а не медицинским – уходом вне больницы, т.к. о медицинской стороне вопроса уже позаботились в больнице. Социально-психологический уход помогает ребенку восстановиться с психологической точки зрения. Серьезное заболевание – это как война, и перенесший такое заболевание как будто возвращается с войны, у него тоже посттравматическое расстройство. После интенсивного лечения у детей появляется посттравматическое расстройство, они живут с сильным беспокойством, они иначе думают о себе, сильно боятся.
М.Г.: А что вызывает это посттравматическое расстройство?
Терри: Ощущение близости смерти.
М.Г.: Значит, дети понимают, что могут умереть?
Терри: Да, дети очень отчетливо понимают, что от рака можно умереть. И, как вы знаете, в России смертность от рака еще довольно высокая. Мы говорим с родителями и часто слышим: «Врачи сказали, что нет смысла что-то делать, что ребенок умрет». Это неправда, дети со всем могут справиться при более хорошем лечении. Но все дети быстро взрослеют, когда сталкиваются со смертью. В Ирландии мне рассказывали врачи, что когда они говорят ребенку: «У тебя рак, и теперь я должен сказать об этом твоим родителям», ребенок отвечает: «Нет, я сам скажу». Многие дети беспокоятся о своих родителях, а не о себе. И они все время спрашивают: «С ними все будет в порядке?». Они переживают за родителей и не хотят, чтобы кто-то чужой сообщил тем о болезни. Многие дети беспокоятся о себе и своей болезни меньше, чем о своих родителях, о том, как их это расстроит, и возлагают большую часть вины на самих себя. И им нужно помогать посмотреть на эту ситуацию иначе. Многие сестры ощущают вину за то, что заболел брат или сестра, а не они сами. Они также часто злятся, потому что вдруг родители переносят всю заботу на больного ребенка. Так что в семьях много чего происходит, и если этим не заниматься, семьи очень часто разрушаются, я знаю случаи, когда родители не выдерживали и разводились. У нас есть программы, которые помогают родителям поддерживать ребенка, его братьев и сестер, объясняют им, чего ожидать – ведь часто родители не представляют себе, с чем им придется столкнуться. Мы рассказываем им об этом: «Вот что может случиться, вот как с этим справляться».
М.Г.: Т.е. в лагерях проводятся разные занятия для родителей и детей? Получается, там очень много занятий?
Терри: Да, это круглогодичная программа, она работает не только эти 3-4 дня в лагере. Она продолжается: мы обучаем родителей в больницах, даем им информацию, просим опытных родителей общаться с другими родителями. В Барретстауне есть отдельная группа родителей, которые обучают других родителей, как справляться с самыми разными проблемами, в том числе финансовыми – лечение стоит дорого, перевозка больного ребенка стоит дорого... Мы стараемся проработать каждый аспект. В Шередаре мы еще находимся на самой-самой ранней стадии, но в будущем, я надеюсь, люди смогут приезжать сюда на 3-4 дня, просто чтобы узнать что-то новое, получить какое-то участие, поддержку, познакомиться с другими семьями. Мы собираемся обучать и врачей тоже. Это тоже важно, в Барретстауне, и в Венгрии мы привлекаем врачей, чтобы они понимали, что происходит за пределами больницы. Врачи участвуют в программе как волонтеры, и они учатся очень многому. Им нужно знать, как дети реагируют, как ведут себя вне больницы. Я планирую пригласить врача из Великобритании, который много имел дело с такими программами, чтобы он смог показать здешним врачам, как работает программа. Мы должны освещать эти проблемы, объяснять родителям, что ребенку нужно давать свободу, и когда он возвращается, поддерживать его и давать большую свободу. Только так дети могут развиваться психологически, эмоционально и социально.
М.Г.: В Шередаре вы имеете дело с детьми, прошедшими лечение от рака?
Терри: Необязательно после...
М.Г.: Но обязательно что-то связанное с раком?
Терри: Да.
М.Г.: А в Европе также?
Терри: Нет, мы начали с рака, но потом они сильно расширили сферу деятельности. В Венгрии, например, в лагеря приезжают дети с диабетом, нарушениями метаболизма, аутизмом, артритом – все, что приводит к травмам и стрессу для ребенка, все, где нужно просвещать родителей, как лучше справляться. Эти программы направлены на широкий спектр физических и интеллектуальных проблем детей, они сильно помогают детям в процессе выздоровления и могут быть адаптированы под малолетних преступников с точки зрения развития самооценки и уверенности. Покрывается большой набор проблем, но прежде всего мы работаем с раковыми заболеваниями, т.к. на мой взгляд, это наиболее травмирующее заболевание для детей, их родителей и братьев/сестер. Мы помогаем решить множество проблем, они становятся нормальными детьми. В Америке у них был принцип «позволить детям снова стать детьми». Болезнь не позволяет ребенку быть ребенком, получать удовольствие, развлекаться. Люди воспринимают их иначе, другие дети воспринимают их иначе, а эти программы позволяют детям снова стать детьми. Возвращают уверенность, самооценку и, что самое важное, готовность быть ребенком. В лагере мы делаем это мягко, но очень целенаправленно, здесь ничего не организуется без цели, будь то верховая езда или стрельба из лука, все это делается не просто так – мы знаем, для чего они ездят верхом, мы знаем, что им нужно сделать. Им нужно преодолеть много страхов, потому что когда они ездят верхом, что бы ребенок ни делал на этой лошади, это терапия, то же самое со стрельбой. Всегда нужно спрашивать: «Сможешь ли ты это? А это?». Все делается по какой-то причине. Дети чувствуют, что тут их полностью принимают такими, какие они есть. В этих ситуациях не бывает вопросов вроде «Почему у нее нет волос?» или «Почему у него одна нога?». Здесь они чувствуют, что их всецело принимают, что они совершенно нормальны, и тогда они начинают видеть свои возможности. А потом это уже вопрос продолжения поддержки родителями. Будем надеяться, некоторые из детей, которые были тут последние две недели, вернутся сюда в феврале и увидят возможности, которых не видели до сих пор.
М.Г.: На каждом этапе есть кто-то главный: в больнице – это врачи и медсестры, дома – родители и братья с сестрами, а в школе – учителя. Что нам нужно сказать учителям, что им важно знать?
Терри: Надо обучать учителей заново вводить ученика в жизнь класса. И тут дело не только в самом этом ученике. В Норвегии так проводят подготовку: когда ребенок приходит после двухлетнего отсутствия, учитель готовит класс к его возвращению, рассказывает, что такое рак, как он влияет на человека, кроме того, учитель готовит определенную программу действий, руководствуясь которой одноклассники смогут помогать этому ребенку, и сам учитель будет производить определенные действия, помогая ребенку реинтегрироваться, почувствовать себя нормальным, чтобы его воспринимали как любого другого ребенка, чтобы его не исключали из общих занятий, не пытались держать на расстоянии, «ой, у тебя был рак, ой, у тебя, может, и сейчас рак».
М.Г.: Чего стоит ожидать учителю? Мне кажется, что наши учителя довольно консервативны в этом отношении по многим причинам, в том числе, они боятся, что с больным учеником они не смогут контролировать процесс, что ребенок, неспособный нормально слышать, видеть или ходить, испортит класс.
Терри: Я бы начал с того, что мы проводим четкую границу между ребенком с тяжелым заболеванием и тяжело больным ребенком. Я всегда говорю нашей команде: «Все дети у нас — это дети с тяжелым заболеванием, а не тяжело больные дети, потому что тяжело больные дети находятся в больнице, это другое». Так что учитель должен видеть не тяжело больного ученика, а просто ученика, вернувшегося в класс, и относиться к нему как к ребенку, видеть сначала ребенка, а потом уже болезнь. Учитель должен знать, что болезнь – не препятствие для ребенка, его занятий, общения и другой деятельности. То есть нужно обращаться с ребенком как с любым нормальным ребенком, ребенок этого и хочет, это и есть нормальный ребенок: он (или она) лежал в больнице, болел, а теперь выздоравливает и возвращается в школу. Это позволит включать ребенка во все. А если есть физические ограничения, дело лишь в адаптации. Например, у нас здесь был слепой ребенок, Макс, он делал все, что и другие дети – катался на лошадях, играл в настольные игры.
М.Г.: С помощью волонтеров?
Терри: Да, и благодаря им. Мы помогали ему, разговаривали с ним. Он ходил без трости, потому что рядом с ним всегда кто-то шел, так что он знал, куда направляется. Мы должны были готовить ему еду, но ел он сам. Мы подталкивали его к тому, чтобы делать как можно больше, если он чего-то не мог, мы ему помогали, но главное – вернуть ребенку контроль. В самых мелочах, например, спрашивать у него разрешения сделать что-то, не беря решение на себя, – мы всегда предполагаем, что должны помочь больному ребенку, но в реальности это лишает их контроля. Всегда надо спрашивать: «Тебе это нужно?» Ребенку нужно самому ответить, ему нужна возможность сказать «нет», и это хорошо. Пусть делает ошибки – на ошибках учатся. Делая слишком много за ребенка, мы лишаем его стимула. Учителя должны позволять ребенку контролировать ситуацию, и не решать за него, а спрашивать.
М.Г.: Учитель может опасаться, что вернувшимся детям придется уделять много внимания. Как быть с этим?
Терри: Это проблема, но учитель должен знать, что ему и не нужно этого делать, потому что ребенку не нужно много внимания, более того, ему нужно, чтобы проявляли меньше внимания. Так что учитель должен объяснить это классу, сказать, что этот ребенок может делать все то же, что и вы можете, не надо обращаться с ним как-то особенно. Если дети боятся рака, рассказать им, что это не инфекция и что им не заболевают, как простудой или гриппом, что не опасно сидеть рядом с этим ребенком. Тогда им будет легко общаться, включить его снова в класс. Если учитель подготовит класс, возвращение ребенка в школу пройдет спокойно, он будет чувствовать, что ему рады, не будет бояться, что его будут считать «другим». Для этого ему нужно не больше внимания, а ровно столько, сколько и всем остальным. Это хорошо и для самого ребенка, и для других детей в классе. Проблема в том, что часто родители слишком их оберегают, и учителя слишком их оберегают. И это действительно ограничивает их возможности, детям надо позволять пробовать делать что-то новое. То, чем дети занимались здесь, им никогда не позволяли делать вне лагеря: многим мы занимаемся на открытом воздухе, играем в игры и знаем, что детям все это по силам.
М.Г.: Так что учителя должны знать, что они могут разрешать детям заниматься нормальными делами, что это не опасно?
Терри: Да, совершенно безопасно. Ведь если есть какие-то ограничения, учитель будет знать о них заранее – об этом ему следует поговорить с врачами и родителями: «расскажите, что мне нужно знать об этом ребенке». Бывает, например, что от приема лекарств, из-за болезни дети быстрее утомляются, у них не очень много энергии. Учителя должны учитывать это, строить занятия соответственно. Например, этот ребенок может посидеть, пока мы делаем что-то, или мы будем здесь делать поменьше – мы подстраиваемся под детей с небольшим запасом энергии. Групповые занятия ориентированы на самого медленного, а не на самого быстрого. И тогда всем детям будет куда легче. Мы не учим учителей, как с этим справляться. Учитель всегда может спросить родителей, надо ли ему что-то знать, прежде чем ребенок вернется. Важно позволить ребенку рассказать о своем опыте. Если ребенка это не смущает, можно спросить: «Хочешь рассказать классу о своей болезни?». И пусть ребенок говорит так, как ему проще, о своей болезни и лечении. Не должно быть барьеров и ложных стен. Мы и здесь так делаем: мы спрашиваем ребенка, хочет ли он поговорить о своем опыте, и это всегда делается по выбору ребенка. И они говорят невероятные вещи и счастливы поговорить об этом. Часто в таких программах дети говорят вещи, которые они не сказали бы родителям или врачам, потому что здесь они чувствуют себя в безопасности. И я считаю, что учителям важно создать такую эмоциональную окружающую среду, в которой дети могли бы сказать что-то и знать, что это нормально, что люди рады поговорить об этом и не боятся. И барьер нужно преодолевать с обеих сторон – и со стороны класса и со стороны ученика. Если класс и ребенок подготовлены, для ребенка создаются общие правила: «если тебе нужна помощь, попроси меня, если нет, я буду считать, что помощь тебе не нужна», тогда ребенку будет комфортно, и с ним будут обращаться как с обычным ребенком.
М.Г.: Вы говорили об ограничениях, которые могут быть у ребенка – например, он может быть слепым или быстро утомляться. Какие еще проблемы такого рода бывают у детей?
Терри: Для всех детей у нас заведены файлы, где содержится вся необходимая информация. Это даже не медицинская карта, хотя там содержится много медицинской информации, но мы спрашиваем и о другом: чего он боится, что ему нравится или не нравится, так мы можем полностью подготовиться. Какая-то информация может быть связана с болезнью, какая-то нет. Это позволяет нам подготовить волонтеров, дать им необходимую информацию: этот ребенок боится темноты, этому нужна помощь здесь, другой быстро утомляется. Если волонтеры замечают, что у ребенка появилась сыпь или температура, они точно знают, что в этой ситуации делать. Я думаю, учителям очень пригодился бы список потенциальных проблем, объясняющий, за чем следует следить. Это дает учителю определенную уверенность: «если я вижу вот это, я знаю, что мне делать». Мне кажется, некоторые учителя, которые мало знают об этой болезни, боятся – случись что, я не буду знать, что делать. Потому что они не знают, например, что бывает, например, когда ребенок должен каждый день принимать какие-то лекарства. Мы можем давать учителям такую информацию, это помогает им расслабиться и не бояться, что что-то пойдет не так. Список не рассказывает слишком много о самой болезни. Там просто говорится, что в определенный день нужно приглядывать за этим и тем. Это очень помогает нашим волонтерам и, думаю, еще больше помогло бы учителям. Тут у нас есть врачи среди волонтеров, у нас бывали волонтеры, которые лучше разбирались в болезнях, но учителя мало о болезнях этом знают и крайне важно дать им информацию, которая помогла бы им расслабиться и знать, что делать, если возникла проблема.
М.Г.: В Европе или других странах, где вы работали, такая система уже хорошо развита?
Терри: Пока еще не очень хорошо. Многое делается в Великобритании, все развивается, например, связь учителя и врача, учителя и родителей, учителя даже встречаются с врачом и родителями, прежде чем ребенок вернется в школу, и спрашивают: «Что мне нужно знать в такой ситуации? Что бы вы мне посоветовали?». Временами родители приходят в класс поговорить с другими детьми и с учителями о своем ребенке. Учитель, врач, родители – все они должны сотрудничать, чтобы подготовить ребенка к школе, поскольку это приносит пользу не только этому ребенку, но и другим детям.
М.Г.: По вашему мнению, это должна быть инициатива государства?
Терри: Думаю, государство могло бы финансировать многие из этих проектов, финансировать больницы, чтобы врачи могли проводить более глубокую работу по интеграции детей в школу после длительной болезни. Но многое могут делать люди сами, ведь это лучше для всех. Если родители посвятят себя этому, и учителя посвятят себя этому, им это не будет стоить денег, только времени. И если государство будет готово вложить деньги – замечательно, но в этом не будет такой необходимости. И это относится ко всем подобным тяжелым заболеваниям, не только к раку, и это поможет детям снова включиться в жизнь.
М.Г.: Как Вы смотрите на проблему включения детей с ограниченными возможностями в образовательный процесс?
Терри: Это единственный возможный путь и с культурной, и с религиозной точки зрения. Необходимо включение, адаптация. А спецшколы означают исключение - если ребенок идет в специальную школу, он оказывается исключенным из обычного образовательного процесса. В Ирландии мы запрятывали людей в сумасшедшие дома, теперь устраивают сообщества, чтобы такие люди могли быть частью обычной жизни. Так происходит в большинстве стран в Европе. Мне кажется, это означает осознание того, что так лучше для всех. И школы играют в этом большую роль – не только непосредственно включая детей в обычный образовательный процесс, но и объясняя школьникам, что это такое и чем это хорошо.
М.Г.: Если ребенок вылечился от рака, его приняли в классе и все идет хорошо, у него есть шанс развиваться дальше как другие дети?
Терри: Конечно, это и есть главная цель всех этих программ и поддержки в школе – чтобы ребенок стал совершенно полноценным. Это ключевой момент, поскольку это означает, что ребенок полностью вылечился, не только с физической точки зрения, но и как личность. Ребенок может забыть о раке и развиваться именно как ребенок, нормальный человек. Необходимо помнить, что из-за недостатка заботы после лечения многие дети так полностью и не восстанавливаются после этого опыта, это остается с ними на всю жизнь. Так что им необходимо восстанавливаться.
М.Г.: Что самое сложное в вашей работе и что самое приятное?
Терри: Все приятно, разве что поездки утомляют. Терпеть не могу собирать чемоданы. А вот приезжать – здорово. Радостно видеть, как людям становится лучше. Это всегда бывает по-разному. Мне нравится иметь возможность помогать, передавать знания, когда люди понимают, что могут чему-то научиться. Я делаю лишь малую часть, помогаю им, но делать должны они сами. Кто-то не может помочь, а я могу – и это приятно.
М.Г.: Был ли у вас любимый учитель в школе?
Терри: У меня был учитель с очень длинными волосами, «неформал», который говорил мне, что учителем может быть любой. Глядя на него, невозможно было догадаться, что он учитель. Это не единственный способ быть учителем. Есть много консервативных учителей, но он был очень интересным. Я смотрел на него и думал: учить совсем не скучно. Мне нравилась идея передачи знаний, не только книжных, но и личного жизненного опыта. Образование никогда не ограничивалось для меня книжками, это всегда о творчестве, обучении как учиться. И здесь, в Шередаре, мне нравится, насколько много волонтеры учатся и развиваются, сколько люди узнают.
М.Г.: Что бы вы сказали нашим учителям?
Терри: Меня очень воодушевляет (кажется, я говорил это), что в России люди стремятся к переменам и движение к социальному прогрессу очень сильно. Уже было сделано некоторое продвижение, люди хотят помочь. Я думаю, изменения придут, потому что в России растет движение людей, желающих принести обществу пользу и создать гражданское общество, где люди работают вместе для общей пользы, а не просто финансовой выгоды. Молодые люди из университетов готовы действовать, их голос будет услышан. Мы многое можем сделать этой области, а может быть, это перекинется и на другие. Необходимо знать, что есть много поддержки и если вы хотите изменить в социальном смысле, многим это не безразлично. Волонтеры со всей России приезжают в Шередарь поговорить, поделиться опытом, потом они уезжают в свои города и снова возвращаются, чтобы сделать еще больше. Если мы столько делаем сейчас, представьте, что мы сможем сделать со временем в будущем!