Интервью Терри Дигнана журналу "Русский язык"
Дорогие друзья! Друг фонда, Елена Иванова, неизменно помогает нам с распространением информации о той помощи, которую оказывает "Шередарь". К началу Нового года Елена и её коллеги подготовили всем нам подарок - большое интервью эксперта Международной ассоциации Serious Fun Children's Network, руководителя реабилитационных программ "Шередаря" Терри Дигнана. Сегодня мы публикуем первую часть беседы.
Итак, слово Елене, её коллегам и Терри.
Журнал "Русский язык" ИД "Первое сентября" в 2014 году продолжает рассказывать школьным учителям о Шередаре.
В дополнительных материалах к 12, декабрьскому, номеру журнала была опубликована первая часть большого интервью Терри Дигнана - директора реабилитационных программ Шередаря. А в первом, январском, номере ‒ вторая часть и дополнения к ней. Это интервью взял у Терри специально для «Русского языка» Михаил Гардер. И поскольку беседа велась по-английски, Михаил сделал для наших читателей русский перевод, а Софья Лахути отредактировала и подготовила текст к публикации.
Интервью получилось, по-моему, замечательное. И будет интересно не только учителям.
С уважением, Елена Иванова
Михаил Гардер: Для начала я хотел бы сказать, что мы, то есть журнал «Русский язык» и ИД «Первое сентября», не просто предоставляем учителям методические материалы к урокам, но ставим перед собой цель гуманизировать сферу образования. Вот почему мы налаживаем связи с благотворительными организациями, фондами, специализированными школами, в том числе школами для детей с ограниченными возможностями. Непосредственная связь между издательством и «Шередарем» заключается в том, что мы планируем систематически рассказывать учителям о работе «Шередаря», о том, как осуществляется помощь детям, которые излечились от рака, и тем, которые сейчас проходят лечение, как устроена эта деятельность. Мы намерены регулярно писать об этом.
Терри Дигнан: Учителя должны хоть что-то знать о том, что пережил ребенок, о проблемах и потребностях этого ребенка, которые сильно отличаются от проблем других детей, тогда они смогут заботиться о некоторых из этих потребностей и помогать ребенку.
М.Г.: ... а вся эта область совершенно не развита…
Терри: и не только в России, в других странах тоже эту работу еще предстоит наладить.
М.Г.: Наверное, мир только начал задумываться над этим. Но, если позволите, я хотел бы начать с Вас лично. Учителям и всем вообще, вероятно, было бы интересно узнать, как Вы стали специалистом по ассоциации детских лагерей SeriousFun.
Терри: Это длинная и скучная история, так что я расскажу только самое основное. Я пошел в педагогику, чтобы стать учителем, я хотел учить, я всегда считал, что учитель – это очень хорошая профессия, как раз то, что мне хотелось делать. Я получил специальность, позволяющую работать в общеобразовательных школах с младшеклассниками и старшеклассниками.
М.Г.: То есть от 6...
Терри: То есть в начальной и средней школе, с 6 или 5 (в Ирландии) до 18 лет. Наша образовательная система разделена на две ступени, с 6 до 12 (начальная школа) и с 13 до 18 (средняя). Я работал в средней школе, но ирландская система образования мне не нравилась – я считал, что в ней слишком много зубрежки, нет творчества. У учителей не было возможности всерьез заниматься образованием учеников, поскольку главный упор делался на экзамены.
М.Г.: Вы преподавали какой-то конкретный предмет или...?
Терри: Естественные науки, английская литература, физкультура – довольно широкий спектр – но в итоге я понял, что большую часть времени готовлю учеников к экзаменам. То есть они, по сути, не учились, им не приходилось принимать решения, нужно было только заучивать информацию для сдачи экзамена: «Вот выучи это, запомни то и то на случай, если спросят». И мне подумалось, что это неправильно, ведь когда я был в университете, нас учили, что образование – это тренировка и ума и тела, а в школе даже с физкультурой были проблемы. Я был тренером в школьной команде и могу сказать, что физическим развитием детей никто не занимался. Так я разочаровался в системе образования, уехал в США и там тоже стал школьным учителем, думая, что в Америке будет лучше, но оказалось еще хуже. В США я тоже был связан со спортом, поскольку у меня были навыки в разных видах спорта. Но потом я вернулся домой и стал работать в сфере специального образования с детьми с ограниченными возможностями. Это называлось Kinder Gym (‘детский спортзал’) – мы занимались гимнастикой с очень маленькими детьми с физическими ограничениями. Это было очень интересно, я стал отдавать этому все больше времени и начал формировать свою систему обучения.
М.Г.: Был ли какой-то переход между обычным образованием и специальным?
Терри: Специальное образование в Ирландии практически не было развито, оно не считалось особенно важным, поэтому чтобы заниматься этим образованием, приходилось разрабатывать свое собственное. Я стал проводить занятия с такими детьми и начал налаживать связи с родителями в обычных школах.
М.Г.: Самостоятельно?
Терри: Да, самостоятельно. Я видел, что есть огромная нужда в специальном образовании для детей с особыми потребностями – психологическими, социальными, физическими – они не получают должной заботы в обычных школах, а других школ, где ими занялись бы, не было. Так я начал пытаться продвигать среди людей в Ирландии идею разработки системы образования для детей с ограниченными возможностями. Даже и сейчас мы еще не разработали ее в полной мере. А когда я стал этим заниматься, кто-то услышал обо мне и спросил, не согласился ли бы я поработать с детьми с серьезными психологическими проблемами. Многие из них были малолетними преступниками. Жили они не в тюрьме, а в так называемой исправительной школе с полным или частичным ограничением свободы для детей, которые попадали в полицию за какие-то проступки – от мелочи вроде кражи велосипедов до изнасилований и убийств. Эти люди строили тогда в Ирландии новую школу, и попросили меня принять участие в разработке системы. Речь шла о программе коррекции поведения, цель была дать детям образование и изменить их поведение. Нужно было создать новую систему. Мы ведь были первыми – кроме меня в нашей команде было еще 5 человек – и мы разработали собственную новую систему в соответствии со своими взглядами.
М.Г.: Так что вы в этой школе должны были заниматься?…
Терри: …образованием. Была группа людей, которые смотрели за детьми, они жили в школе. А наша работа заключалась в создании программ, нацеленных на изменение поведения и образование. Также мы должны были предусмотреть, что будет происходить с этими детьми, когда они покинут школу, и, как поддерживать их всех и дальше. В школе наша система работала отлично, проблемы начинались с их возвращением в родные районы, где они встречали таких же людей, из-за каких у них в свое время начались проблемы. Поэтому мы просили у государства, во-первых, выделить деньги на поддержку детей после возвращения домой, а, во-вторых, дать возможность вмешаться раньше, пока еще они не попали к нам в 6 или 7 лет, когда они уже связываются с наркотиками и совершают преступления. Но государство это не интересовало.
М.Г.: То есть вы каким-то образом обнаружили тот поворотный момент, когда еще можно что-то предотвратить?
Терри: Мы видели этот цикл, который завершается попаданием к нам, и знали, что когда детям 2-4 года, можно вмешаться и начать работать – не с ребенком, а с семьей. И если вмешаться в цикл, он прервется, и дети просто не попадут к нам. Это сработало бы не для всех семей, но хотя бы для некоторых. А что до тех, кто у нас оказывается, то если их поддерживать и после ухода, тогда можно предотвратить их возвращение к преступности и маргинальному обществу, вовлечь их в работу и образование. Так что мы знали, что могли бы это сделать, но это стоит денег, а правительству были интересны только кратковременные вложения, они всегда выбирали, за что платить, за что нет, в данный конкретный момент. В общем, эта борьба продолжается до сих пор, и мы все еще ищем способы вмешиваться в более раннем возрасте.
М.Г.: Вы по-прежнему работаете в этой сфере?
Терри: Неофициально, да – с людьми, которые пытаются справиться с этой проблемой. До приезда сюда я работал с организацией, которая занимается с молодыми людьми, попавшими в наркозависимость, обеспечивает их жильем, образованием, работой. Но у них были сложности с налаживанием работы, и 8 месяцев мы провели, показывая, как они могут перестроить свою систему, найти более удачные методы помочь молодым людям и оказать им более ощутимую поддержку, так что этим я занимаюсь до сих пор.
Но в какой-то момент я понял, что мы не сможем продолжать развивать эту программу, поскольку государство не собирается нас поддерживать. И тут меня спросили, не хочу ли я заняться другой программой, и это уже был Барретстаун, программа социально-психологической помощи детям с серьезными заболеваниями. Мне показалось, что это слишком уж отличается от того, чем я занимался, но поговорив с людьми из этой программы, я понял, что это то же самое: помощь детям с психологическими проблемами, образование, занятия – всем этим я уже занимался, теперь нужно было просто собрать весь опыт воедино. Эта организация работала по американской концепции, и им нужен был директор, способный адаптировать методику для внедрения в Ирландии.
М.Г.: Это еще не SeriousFun?
Терри: Нет, это фонд Пола Ньюмана, та же организация, но под другим названием. Я поговорил с ними и понял, что все это как раз то, чем я занимался, точно такое же. Я решил поработать там 3 года и понять, насколько многого можно добиться, и в итоге проработал 12 лет. И каждый раз думал: «Ну вот, я сделал это, теперь нужно сделать еще и это, и то, и так далее». И когда программа развивалась уже 6 или 7 лет, ей заинтересовались другие европейские страны, люди стали приезжать в Барретстаун и просить помочь им организовать что-то подобное. И теперь я больше работаю с Европой, чем с Барретстауном.
М.Г.: А Барретстаун – единственный в своем роде?
Терри: Барретстаун был первым в Европе и задумывался он как международная программа, а более поздние европейские программы сначала работали на уровне страны и потом превращались в международные. Я переехал из Ирландии в Европу, тогда это увидели американцы и попросили меня поехать в американские лагеря, так я начал работать в США. В это время один мой друг, президент венгерского лагеря, познакомился с Михаилом Бондаревым, и Михаил сказал, что хотел бы организовать такой лагерь в России. Мой друг сказал: «Тебе надо поговорить с Терри», Михаил позвал меня, и вот я здесь. Вот, короче рассказать не удалось.
М.Г.: А если говорить о Барретстауне, они занимаются не только восстановлением после лечения от рака, но и многим другим, так?
Терри: Да, в Барретстауне мы пришли к концепции совокупности воздействия рака. Мы работали с ребенком, братьями и сестрами и всей семьей с момента определения диагноза до времени после выздоровления. Мы разработали такую программу, при которой они могут возвращаться в лагерь после выздоровления. Далее мы разработали программу поддержки для семей, потерявших ребенка. У нас сложилась такая схема: в центре – ребенок и семья, в одном направлении – смерть, а в другом – жизнь. Жизнь – это возвращение ребенка в лагерь, а смерть – поддержка семьи после смерти ребенка. И я подумал: «Теперь мы сделали все возможное, и мне хочется заняться чем-то еще». Барретстаун продолжил свою работу, они изменили некоторые программы. Например, раньше у них были программы только для детей, и только для братьев (сестер), а теперь мы думаем об их объединении, в частности, этим занимаются в венгерском лагере «Батор Табор».
М.Г.: Это не просто 3-4 дня в лагере, вы еще и учите их многому, так?
Терри: Сначала, когда программа только начинала складываться, дети приезжали в лагерь на 12 дней, мы интенсивно в течение 10 дней обучали свою команду, в основном волонтеров из университетов, а потом подключали еще группы волонтеров, работали с ними и обучали их 2 дня. Мы обнаружили, что за 12 дней в лагере ребенок развивался также, как за 2 года вне лагеря, просто потому что мы создавали такую ситуацию, в которой ребенок и все с ним происходящее оказывалось нормой. До лагеря, они были странными, «не такими», «детьми с раком», в лагере они становились абсолютно нормальными, потому что он, ребенок с раком, был одним из 70 таких же детей, с таким же опытом. Это было сообщество. Кроме того, волонтеры и персонал полностью принимали их такими, какие они есть, и работали с ними очень близко, что меняло восприятие детей. Тогда мы назвали этот процесс «преодолением воспринимаемых границ», мы хотели, чтобы они увидели человечность. И, работая по этой терапевтической модели, мы стимулировали и воодушевляли их все больше, и когда они видели свой прогресс за 12 дней, тогда понимали, что могут сделать еще больше. Они возвращались в Барретстаун по 3 раза, и на наших глазах, возвращаясь в Барретстаун, они росли и из семилетних превращались в десятилетних, из тринадцатилетних – в семнадцатилетних. Мы видели, что это помогает детям справляться со многими проблемами – социальными, психологическими, эмоциональными – а семейные программы оказывали еще более мощную поддержку, поскольку помогали еще и их братьям, сестрам и родителям. Огромный положительный эффект можно было наблюдать во всем. На тот момент в лагерь приезжали дети из 23 стран, в одной смене могли быть дети из 8 разных стран, настоящий «плавильный котел». Здорово было, что ирландские дети видели детей с такими же проблемами из Швеции, Германии и России, и они прекрасно общались, не зная языков друг друга. Для детей было невероятно важно увидеть: это не только я, я не один, такие дети есть везде, а значит я – нормальный.
М.Г.: На Ваш взгляд, насколько хорошо развита детская реабилитация в мире?
Терри: Еще очень многое нужно сделать.
М.Г.: То есть мы в самом начале пути? Можно ли сказать, что вы начинали с нуля?
Терри: Да, во многом так оно и было. Дело было в начале 90-х, а лагеря для детей с ограниченными возможностями появились в США в середине 80-х (для детей с серьезными заболеваниями вроде рака, нарушениями обмена веществ. Когда мы начинали, кроме Барретстауна в Европе не было ничего, и даже сейчас есть всего-то 5 лагерей (Швеция, Норвегия, Польша) – вот и всё. В России, когда я приехал первый раз в 1997, тоже не было ничего, и сейчас есть только «Шередарь». Мы знаем кое-что о других программах…
М.Г.: А «Подари жизнь»?
Терри: У «Подари жизнь» другой акцент, здесь нужно быть осторожными. Они не занимаются реабилитацией. Они начали поддерживать больницы, поставлять оборудование, обучать медсестер и врачей – они давали финансирование, т.е. то, что было нужно медперсоналу и специалистам. Михаил Бондарев связан с «Подари жизнь», поэтому в «Шередаре» работает много волонтеров оттуда. В Новосибирске запустили программу, организаторы которой попросили кого-то из «Подари жизнь» заняться дальнейшей разработкой, используя опыт «Шередаря». Потихоньку эта программа тоже начинает расширяться. Словом, работы еще очень много, и здесь, и в Европе, и в США.
М.Г.: А есть ли еще какие-то организации, у которых можно было бы позаимствовать опыт?
Терри: Фонд Пола Ньюмана первый и лучший в этой области. У них есть лагерь в Венгрии – «Батор Табор», а также во Франции и в Великобритании. В Швеции у них тоже есть лагерь, но немного иначе организованный. У них есть замечательно работающая семейная программа. Я работал с ними, так что мы теперь в своем роде связаны. В целом методика везде сходная: это обучение. Мы рассказываем родителям и окружающим о воздействии болезни, учим их справляться с психологическими и социальными последствиями. Когда они понимают главное, они учатся не сдаваться, противостоять этим проблемам. Здесь (в России) мы все организуем через игры и активный отдых, потому что мы знаем: единственный способ вовлечь ребенка – через веселье. С ними легко работать, когда им нравится. В этом лагере мы подбирали такие занятия, чтобы дети постоянно ставили перед собой цели, и благодаря этим целям они видели, что могут делать все больше и больше. Суть и заключается в том, что они должны понять на очень простых примерах, что они могут делать больше.
(Продолжение следует)